Разоблачение келейницы юродивой Александры
[Разоблачение того, что опубликовано здесь — http://proza.ru/2024/04/21/818]
Монахиня Николая из монастыря в Холодной Балке
с разоблачением р.Б. Виктории:
Во имя Отца и Сына и Святаго Духа, Аминь!
Так получилось, что я ввела в заблуждение Сергея Бакуменко, а он, благодаря видео,
тоже получилось не специально, не намеренно, тоже ввёл в заблуждение других людей
— своих зрителей и слушателей.
Многие факты вскрылись только сейчас, в деталях. Воистину нет ничего тайного, что не стало бы явным.
Стали явными подробности того, как преставилась ко Господу р.Б. Александра (Гордиенко).
Было бы хорошо, если бы люди, которые были причастны именно к такому её отшествию,
принесли покаяние — они же наши братья-сестры, тоже христиане. Я бы, например (ну так себе представляю),
посыпала бы голову пеплом, ушла бы куда-то в монастырь — замаливать этот грех. Ну, а люди, которые
участвовали в этом плохом деле, сейчас чувствуют себя очень комфортно. Мало того, используя имя старицы,
они пытаются какую-то создать вроде как секту — почитания себе. И даже манипулируют людьми,
какими-то махинациями выдуривают у людей деньги…
Старица Александра очень не любила всякую ложь, неправду.
Всё, что делается где-то в тиши, тайком — всё это надо выводить наружу, показывать и обличать.
К сожалению, приходится так делать. Поэтому я так поступаю, и думаю, что старица точно бы
так сама сделала, если бы это касалось кого-то другого и она узнала.
Всё началось с того, что когда были похороны Александры, приехал Сергей Бакуменко.
Мы знали о том, что Александру досматривала р.Б. Виктория в Затишье.
И когда Сергей подошёл ко мне, спросил «Матушка, ну с кем можно поговорить…?»
Там было много людей достойных, но я просто знала, что именно последние дни провела с Александрой
Виктория, поэтому я ему указала на неё. Ну, Виктория тогда была немножко подвыпившая — она этого сама
и не скрывала, сама себя в этом обличала, так, вроде как, по-христиански, чем и расположила к себе.
И несмотря на это, она много рассказывала: что, вот, Александра сказала: «я умру — всё начнётся!»,
всякие видения… Я лично на тот момент знала Викторию только по телефону.
И один раз, когда я приехала к Александре, уже почти перед самой её кончиной:
ну, мы не общались, просто я увидела, она меня подвела к Александре, и потом Александра её выгнала.
Я например, не знала этой её немощи — что она выпивает. Поэтому я так спокойно на похоронах
посоветовала Сергею пообщаться с ней. Она рассказала, всё это разошлось по интернету,
даже в других странах это показывают: «Последняя юродивая…», «Последнее предсказание…»,
«Я умру — всё начнётся!», «Люди людей будут поедать…». Хотя это смущало, но думаю: ну мало ли что…
Конечно, Александра была необычным человеком, мало ли что она там Виктории сказала…
Потом получилось так, что стало открываться всё больше и больше деталей, которые
впоследствии позволили по-другому взглянуть на откровения Виктории.
Я стала общаться с другими чадами Александры, и как-то они так рассказывали, что они,
допустим, приезжали туда — Александра всегда была закрытой, никакой Виктории они там и не видели…
А если даже и видели, то она или выпившая была, или старица её отгоняла от себя.
Т.е. то впечатление, что она прямо келейницей была — оно обманчивое оказалось.
Потому что келейница — это человек, который постоянно находится при старице, кормит, ухаживает.
А дело в том, что Александра вообще с рук Виктории вообще не принимала еду. Никакую.
Она не хотела принимать еду, потому что, к сожалению, Виктория поднимала руку на старицу.
Она мне сама, Виктория, по телефону плакала и говорила, что, вот, я готовила целый день,
принесла ей, а она мне швырнула… Да, с Александрой было тяжело.
Но, наверное, она так делала не просто так, она видела, в каком состоянии человек,
с какими мыслями эту еду готовил… Может, она готовила, а думала о каком-то блуде…
А старица же эти все мысли человеческие видела, конечно она не хотела с таких рук принимать еду.
Ну а та злилась, что она целый день у плиты стояла, а тут взяли перевернули
(ну ещё если была выпившая, то она поднимала руку).
Старица, наверное, всё это знала, что так будет. В воскресенье приезжала именно та женщина,
которая была дольше всего с Александрой, и которая была всё время с ней.
Александра называла её “попадья” (кто знает среди своих, тот знает, о ком я говорю).
Все знают: где бы Александра ни была, чтобы с ней ни случилось, позвонить этой женщине
— она приедет, она её заберёт, она где-то пристроит. И она приехала, рассказала очень много фактов.
Даже написала небольшой дневник, о том, как всё начиналось, как всё было, ну и там всплыли вот эти факты о Виктории. Например, о том, что изначально, ещё мама Виктории приходила к Александре, она была больной, и старица Александра её лечила молитвами. Потом, когда приехала Виктория, старица сказала, что очень сильно она болящая. И она её к себе не приближала. И потом уже, впоследствии в Затишье она поехала не к Виктории — это не Виктория её забрала досмотреть. А забрала другая совсем женщина, у которой одно время пожила Александра. Но та женщина преставилась, и Александре пришлось оставлять этот дом. Опять же — вызвали эту матушку-“попадью”, та приехала: зима, холод, не было куда деваться, а в Затишье только они знали эту Викторию. Она тогда жила с сожителем (с которым, наверное, и сейчас живёт). Они пошли к ним, попросились хотя бы переночевать. Те выпили, пьяные, выгнали их на улицу среди ночи, и они сидели на морозе. Уже тогда было такое у них отношение, к сожалению, к старице.
Потом женщина одна, которая в том доме, где жила последнее время и умерла Александра… Это квартира в железнодорожном доме была собственностью одной женщины (наверное, или она, или её супруг когда-то на железной дороге работали), а сам её дом был напротив. И вот она говорит этой “попадье”: «Поживите пока в моей этой квартире». И они поселились в этом железнодорожном домике. Там не было газа, не было печки, там только электричество было. Ходили туда все, не только Виктория. Туда приезжала и эта матушка, и очень многие чада стали ездить. Там было холодно, привезли камин. Когда мы с матушкой моей ездили с монастыря, мы тоже везли камин, одеяла пуховые. Потому что зимой очень было там холодно. Мы везли (и все везли!) еду. Я же говорю: Александра не принимала еду от Виктории. Она неделями могла быть голодной — ждала, пока кто-то привезёт из тех, которые действительно так любили и хорошо к ней относились.
А потом оказывается, что (это матушка мне рассказывает) «…звонит мне соседка (которая напротив живёт, хозяйка этой квартиры) и говорит: «Ты знаешь, уже неделю матушка Александра закрытая, никто к ней не приходит… Она ж, там, наверное, и кушать хочет… А может, она вообще там умерла… (старая же женщина, больная)».». И матушка говорит: «Я приехала — не нашла ни Викторию, ни маму её…» Ходила вокруг дома, за дверь дёргает — закрыто, ключа нету, под окнами плакала, кричала («Шурочка, ты живая?! Не живая?!»)… И так было много раз. Т.е. её, получается, Виктория эта закрывала как собственность свою просто. Взяла её, так сказать, в свою собственность: сказала, что будет Александру досматривать, взяла ключ, закрывала, уезжала на сколько хотела… Нам всем звонила (вот я человек десять знаю, у которых она) каждый месяц, просила у нас помочь оплатить за электричество: якобы зимой обогреватель там включался… Хотя он не включался, Александра спала в холодном помещении. И мы — все десять чад — ежемесячно хорошие деньги высылали. Если бы мы эти деньги давали за то, чтобы уход был нормальный за Александрой, то их не жалко, а если просто человек брал и пропивал их или тратил на какие-то плохие вещи — это же совсем другое дело…
Ну, в общем, я сейчас просто уверена, что Шура умерла [на Марию Египетскую]. Всё-таки я не случайно ошиблась — и на 39-й день сказала, что это будет Александре 40 дней, потому что скорее всего она там закрытая лежала, и, наверное, всё-таки умерла на преподобную Марию Египетскую (память 14 апреля по н.ст. — прим.), которую она так почитала всегда… Всегда стояла у её иконы у ножек, и она, наверное, знала, что, возможно, на её день и преставится. Так что я думаю, что она преставилась 14-го [апреля], но пускай уже на кресте, конечно, будет [указано] 15-е число — так, как нам сообщили. Возможно, она там закрытая была, и когда её обнаружили (тело), вот тогда мы и считаем дату смерти.
Вот неделями старица лежала… Она знала об этом, что так с ней будет. И когда я приехала, она мне говорила, конечно: «меня здесь обижают…», «мне ничего не дают, они всё забирают…», «ничего не везите мне, я вас прошу… ничего не везите мне!..» Когда я ей сказала, что «ну если тебе тут так плохо… там, бьют тебя, ты говоришь… ну давай я тебя заберу отсюда?..» И она так встрепенулась: «Куда?.. Куда ты меня заберёшь?..» А у меня только, получается, (я бабушку досматривала, и) осталась временно моя, как бы, квартира в Одессе. Я говорю: «Могу тебя в ту квартиру». Она: «Нет. Я в Одессу не поеду». Ну там, действительно, и условий бы не было: это коммунальный двор, шум-гам постоянно был бы. А позвать её на тот момент в монастырь я не могла, потому что мы и по сегодняшний день живём все в крестилке, которую разделили досками на несколько келеечек — куда бы уж мы туда её ещё, на полку взять? Понятно, больного человека старого я не могла. И вот так, получается, корю себя. Я просто не знала всех подробностей — как оно всё получилось, как оно всё потом впоследствии открылось… Ну, как преставилась — [это] уже Господь один знает… Но получается так, что когда Виктория приезжала на 40-й день (и на полгода когда приезжала), [то] как будто бес в ней рассказывал все подробности: как она и била старицу… Но она ж так хитро говорит: «вот бес во мне… брал её… бил её…». Ну хорошо, но ты же понимаешь, что ты тоже в этом как-то участвуешь, не только же бес, который в тебе живёт? И после этого как должен человек — что, пойти и дальше пить, гулять? Ты ж скорбеть об этом как-то должен: мало того, что он в тебе сидит, он ещё такое совершает, такие вещи творит, такие беззакония, так издевался над старицей. Ну, конечно, последней каплей было то, что на матушкины полгода приехала Виктория, вырезала (я не уверена, что это) из сапога Александры стельку, какую-то подошву там, наклеила её на ткань — и сделала её как “почаевскую стопочку”, пришила её к этой ткани, и стала возить её всем: приложитесь, это стопа Александры. Ну, т.е. это уже какое-то сектантство. И я ж говорю, если б это просто [была] какая посторонняя женщина, но не та, которая вот так жестоко с ней обращалась, и которая… ну не знаю… в последний день её, когда она воды просила, даже воды некому было подать… Это какая-то просто насмешка над старицей, честно говоря.
И опять же она начинает: долги после Александры остались… И я узнала о том, что люди ей какие-то высылают деньги. Кому же вы высылаете деньги? Никаких долгов нету. Потому что вот та женщина, которая предоставила свою квартиру — где последнее время жила Александра, Виктория не имеет никакого отношения к тому дому. Это люди ради Христа, у этой женщины муж парализованный до сих пор. И она ради Христа, чтобы Господь помиловал как-то её мужа, и её укрепил, она пустила туда Александру. И она же и смотрела, со стороны видела — что Виктория там практически и не бывала. А приезжали чада — раз в неделю кто-то привезёт покушать. Поэтому там келейницы у неё не было, у старицы Александры, вообще никакой. У неё не было келейницы, она практически всё время лежала сама холодная, голодная, ещё и без воды. И матушка-“попадья” сказала: «Я поехала, когда уже старица преставилась, и спросила: сколько там намотало за свет?» Ну Виктория сказала — столько-то [и] столько-то. «Я ей заплатила, ещё сверху дала деньги — как бы в благодарность» (хотя она безплатно пустила на квартиру). Т.е. никаких долгов нет. И то, что сейчас Виктория ходит и всем рассказывает, что она вся в долгах после Александры — это всё ложь. И поэтому я призываю никому никакие деньги ей не давать, потому что вы даёте деньги на алкоголь, к сожалению. И я думаю, даже то, что я сейчас вот это делаю — это старица Александра продолжает всё ещё стучаться в сердце Виктории, и пытается её спасти. Возможно, хоть кто-то ей скажет, обличит ещё кроме меня, в лицо ей скажет — может, она всё-таки устыдится, перестанет заниматься такими делами.
Старица Александра ещё раньше, я ещё её не видела, мне говорила: «Устрой её куда-то на работу». Вот как-то она мне звонила, говорит: «У меня тут есть одна молодая здоровая баба, работать не хочет, ерундой страдает… Помоги мне устроить её куда-то на работу», — и дала её телефон. Но: я тогда сиделкой работала. Я позвонила по этому телефону и поговорила с этой Викторией. Я говорю: «Ну там бабушки, надо их мыть, судно выносить, кормить их надо… Давай не капризничай…» Она говорит: «Нет, я на такое не пойду. У меня нервов не хватает на такое». И вот представьте: нервов не хватило на спокойных бабушек, а представьте, какие у неё были нервы, когда Александра нормально там шумела и вела так себя… Ну как она, юродивая, могла себя вести?
Я ж говорю, у неё не было келейницы: она как сама жила всю жизнь как воробушек, так она сама и преставилась как воробушек. И когда сейчас мы заказали портрет Александры, чтобы там поставить в часовне, где она покоится, дали доску, со стола, где кушала Александра, и попросили одну иконописицу, чтобы она написала просто портрет. И я позвонила одно время, она мне эскиз скинула, говорю: «Вы знаете, ну надо там немножко не так…». И вдруг она мне говорит: «А мне сказали, келейница Александры сказала, ни в коем случае не рисовать её с поднятыми вверх руками…», — ну типа что-то такого. Я говорю: «Подождите, какая келейница…?» И тут она мне начинает рассказывать, что, значит, оказывается, в Одессе уже прямо, почитатели этой Виктории… Она так умеет, ну такой лукавый бес там сидит: как она плачет, слёзы льёт, и на щирой украинской мове: «Каюсь, каюсь… да пылА, да было…», — это так людей располагает… Но не ведитесь на это. Бесы миллионы лет живут, они нас всех знают, знают, на что нажать, надавить, что у христиан… ну мы ж добренькие все, и готовы и душу положить… На это не ведитесь — это всё ложь, обман. Никаких долгов нету после Александры. Так она, бедненькая, прожила на свете как птичка — ничего не оставила, никаких долгов после себя. И никакой келейницы у неё не было.
Будет возможность как-нибудь — я зачитаю дневник, который мне оставила вот эта матушка-“попадья”, где она рассказывает очень умилительные вещи, какая могла быть Шурочка. Какая она могла быть ласковая! БОльшая часть людей видели её, когда она обличала, кричала, строгая была, но тех, кого она искренне любила, вот именно с теми она была просто ласковая мама. Вот такое слово — ласковая мама. Я помню, как в нашу последнюю встречу она мне сказала: «Ай лав ю», — и с таким взглядом, как будто… ну я не знаю, как будто вот… ну действительно как мамка. И когда я прочитала в дневнике, как об этом же («ай лав ю») описывает эта матушка, я просто плакала. Оказывается, она не только мне это, она говорила тем, кого она искренне действительно любила, она делала это тоже в своей какой-то манере. Тем людям, которые остались у нас сейчас, как бы, в тени, где-то за кадром, которых она искренне любила (вот Ниночку, которую звала перед смертью, ещё одна Ниночка, Инна…), которые ездили к ней постоянно, от которых она кушала еду… Она ж не ела от тех людей, которые к ней плохо относились, она же понимала, что вся энергетика в еду передаётся, и тот, кто тебя ненавидит или ещё что-то, то эта еда сама по себе уже ядом становится. Я познакомилась со всеми этими чадами, и я надеюсь с Божьей помощью как-то соберётся эта вся информация по крупицам, мы всё опишем, расскажем, покажем, возможно, кто-то из этих людей захочет рассказать сам… Ну а сейчас моя цель — предупредить обо всём этом; чтобы в корне, в зародыше эту секту Виктории — “келейницы” юродивой Александры как-то разрушить. Потому что это всё вражье.
Абсолютно ничего в моём отношении к старице Александры эта разоблачительная информация о Виктории не поменяла. Каждый день всё больше подтверждений того, насколько она была великая. Потому что в наше время нести подвиг юродства — это практически невозможно, она же терпела это ради Христа!
Вот эта её именно материнская забота и любовь о чадах своих, — вот с теми чадами, с которыми я пообщалась, — она была безмерна. Просто она оказалась как-то в тайне. Вот мы только видели шум-гам, который она поднимала, когда в храм приходила, начинала всех обличать… А как она потом, допустим, ночью вставала, кому-то ножки гладила — потому что они у кого-то болели (у кого она ночевала из чад)!.. Как она детей их лечила!.. Как она молилась ночами за каждого!.. Какие она говорила ласковые слова!.. Вот именно ласковые слова! Мы же все — «А, материлась она!» А вот чада слышали именно ласковые слова. Вот эту матушку-“попадью” она называла: «Ты же ребёнок, мой жеребёнок», — как-то, там: «мамочкин ребёнок». Ну представьте себе: от юродивой такое услышать? Это же какая любовь! Именно какая-то материнская любовь. Или вот: «Сестричечка моя», — вот такие слова… Вот я читаю дневники, и просто открывается для меня всё с большей и большей силой её святость духовная. Потому что всё это напускное, внешнее её — вот это, как цыганское — она этим закрывала свою душу. Прекрасную, прекрасную, добрейшую, вселюбящую душу. И скольких она людей исцеляла, оказывается, ещё при жизни… Просто она всё это скрывала очень тщательно.
- А скажите, как мы теперь должны относиться к тому видео (со свидетельствами р.Б. Виктории), ведь это всё разошлось — ведь это всё со слов Виктории было? Мы должны вообще ни одному слову не верить на этом видео, или всё-таки Вы нам подскажете, как к этому видео относиться?
- Ну, я могу только, конечно, от себя сказать — как я думаю… Возможно, что-то там было и правдой — в каком плане?.. Ну всё равно же она находилась какое-то время среди старицы. Например, она открывала ключом келью, чтобы зашли чада, которые приезжали. И она была свидетелем слов, сказанных не ей, допустим, а чадам. Т.е. она могла что-то услышать, действительно истинные слова. Последний год мы так часто общались по телефону (я звонила и с монастыря), хотя уже шла война, были взрывы, уже были смерти — она ни разу нам не сказала ничего негативного: готовьтесь!.. всё будет сейчас плохо!.. Вообще ни разу! Наоборот, мы сами были вот так уже настроены… Нам ещё Виктория звонила перед разговором лично с Александрой, настраивала: всё, матушка говорит — конец! всё, конец! уже всё, сушите сухари, собирайте чемоданы! И мы жили вот в таком “чемоданном” настроении. И тут я прошу Викторию — поднеси трубку, и кричу на громкой связи: «Александра!.. Что ж это уже нам всё?!..», — что-то скажу, там, вот взрывают нас, бомбят… Она: «Они делают своё дело, а вы делайте своё дело. Дело монаха — молиться! Всё! Молитесь, читайте… Ни о чём не заботьтесь! Вообще не думайте об этом!» Т.е. она наоборот разгоняла наши страхи. Она не напрягала нас, а наоборот, снимала это напряжение: «Матерь Божия вас не оставит! Монастырь охраняют не псы, а кресты. Ставьте крест, крест вас защитит!», — всё, мы поставили крест уже (ну мы крест, правда, поставили уже, конечно, после неё). Она всегда какую-то надежду нам оставляла… Не было такого, что: «всё, я умру — всё начнётся, люди начнут людей поедать!» Вообще, всех таких прямо ужасов… чада, с которыми я сейчас со всеми переговорила, только всё хорошее слышали, она говорила. Что наоборот, будет ещё всё хорошо. Кому-то она говорила «Ты ещё будешь архиереем», а он сейчас [ещё] маленький. Значит, что-то ещё будет в будущем… Кому-то говорила: ты ещё будешь тем-то… ты ещё будешь тем… Ну, т.е. какую-то она надежду давала.
А то все те ужасы, которые рассказывала Виктория, это было сказано лично для неё. Она же пыталась её спасти от этого алкоголизма, она её пугала, что: всё, завтра для тебя уже конец будет, вот будет вот так страшно. Она в таких формах рассказывала об этом ужасе, чтобы как-то призвать её, какой-то страх у неё вызвать. БОльшая часть негатива — это лично было для Виктории, я в этом уверена. Это не исключает того, что действительно вот сейчас война идёт и сейчас уже ужасы…
- Мать, а вот то, что Виктория рассказывала «…и вот, я вижу — спускается Ангел…», «…и вот, я увидела Ангелов…»? Могла ли Виктория видеть Ангелов?
- Я думаю, что нет. Это, скорее всего, были или какие-то пьяные галлюцинации… Т.к. она рассказывала, что, там, на полу спала, выпившая… а тут она увидела, что-то, там, лапа беса полезла к ней, там, начала трогать… «я знаю, что матушка меня защитит»… и так далее. Ну, человек выпивший… Ну, вряд ли Ангел будет являться выпившему человеку и открывать какие-то откровения Божии… Это просто не нужно. Кто там спустился, кто чего… — а зачем это вообще? Вообще, Ангелы, там, являются, какие-то откровения, видения — для каких-то, там, назиданий. А показать, что Виктория одну чашу с Александрой пила? Ну это же понятно, что это бесы показали. Какую она одну чашу могла, или одни вериги носила? Я помню вот это, что: Ангел — матушке вериги и ей вериги… Какие ей вериги? Она ничего не понесла. Она даже ни разу комнату не дала Александре ей помыть у себя. Она ничего там не допускала её делать. Потому что Александра требовала от неё покаяния. А его не было. И нет до сих пор, к сожалению. Я уже продолжаю дело Александры: я Викторию призываю к покаянию — чтобы она покаялась своих грехах.
- Вы с ней говорили, да?
- Ну, я практически её просто трезвой не видела… Не знаю… Может быть, кто-то её такой и застанет — пусть ей скажет об этом… Ну, если она увидит это видео — пусть она услышит это… Прошу её покаяться, пока не поздно. Ей же старцы сказали оставить это сожительство, в котором она сейчас до сих пор находится, оставить пьянство. У неё ж благословение идти в монастырь, замаливать грехи. У них же род такой тяжёлый, очень тяжёлый, там же все такие мученики… Неужели не о чем молиться? Чего жить на широкую ногу — сейчас-то, в наше время? Тем более после того, как уже Александра, может, специально вот так ей позволила такое совершить, надглумиться, можно сказать, над ней — в расчёте на то, что она потом раскается, хоть как-то остановится. Она что же, даже смертью своей не остановила это безумие?
- Я думаю, что мы должны помолиться за Викторию…
- Да, мы должны помолиться за неё. Потому что мы — христиане. И ни в коем случае не… Потому что я тоже человек такой, несмотря на то, что я монахиня, но сама по себе я такая… будем говорить, горячая… И конечно, когда Виктория рассказывала вот это на могиле Александры, когда мы остались наедине, как она там её избивала, у меня аж кровь закипала… Мне хотелось просто за Александру даже её ударить — прости меня, Господи, я в этом раскаиваюсь! Это такой порыв был; ну понятно, что мне всегда хочется заступиться за слабых, на тот момент она старица, я ж её видела — это ж были мощи, худенькая — она как подросточек была, кого ж там бить было? А Виктория — такая, извините меня, бабэра огромная… Кого ж ты там била?! И меня просто это так возмутило… Но потом, когда всё это успокоилось, я просто тоже начала за неё молиться. И всех призываю, конечно, тоже молиться. Господи, помилуй рабу Твою заблудшую Викторию, спаси её душу имиже веси судьбами… ради молитв старицы… Чтобы привёл её Господь к покаянию и, конечно, ко спасению души. Мы же христиане, мы все должны это даже врагам желать, а что же говорить за своих, единоверцев.
- Ну не осуждать. Потому что в комментариях начнутся осуждения… Хуже этого нет — когда христиане начинают осуждать, желать зла.
И ещё скажите, роль её мамы? Которая мне как-то с Викторией звонили, что-то пытались со мной встретиться… Я немножко не могу понять роль её (Виктории) мамы в это истории…
- Мама, конечно, инокиня. И инокиня, которая тоже никак не может до монастыря дойти. Находилась в монастыре она в Белке, и там же жила в Белке Александра. И она отпрашивалась у матушки игумении. Они, конечно, очень сильно Александру подставили, потому что бегали туда к Александре, Александра там говорила что-то лично им, они приходили и передавали это как благословение от Александры для всего монастыря. Конечно, матушка-игумения возмущалась: я тут игумения, почему это Александра должна тут наставления давать? А потом, когда Александра уехала из Белки, то инокиня Ирина — мама Виктории — попросилась: матушка, отпустите меня — досмотреть старицу. Она её отпустила. Сказала: «Хорошо. Досмотришь — потом вернёшься». Старица преставилась, и у них (игумении монастыря и инокини Ирины) была встреча, был владыка… Инокиня Ирина у владыки спрашивает «А можно мне здесь поселиться, — т.е. в нашем монастыре в Холодной Балке, — возле Александры?» А владыка говорит: «Нет. Вам надо, матушка, сначала вернуться в свой монастырь. А потом посмотрим…». Но это благословение она не выполняет. Она живёт в миру, к сожалению. Тоже бедная женщина, очень, конечно, много семейных проблем… И тоже за неё надо молиться. Потому что она, по крайней мере, хотя бы не обижала Александру (это я точно знаю).
- Т.е. все абсолютно свидетельства других людей, исключая свидетельства Виктории, — они все правда о матушке юродивой Александре?
- Ну конечно правда. Чудеса происходят на могилке, и до сих пор люди едут, и старица является…
Могу рассказать последнее чудо… Вот когда был 39-й [по преставлении] день (когда я ошиблась: надо было сказать не 40-й день, а 39-й), и накануне этого дня мне старица приснилась: что в той часовне, рядом с которой она похоронена, что там церковь. И она бегает в алтаре. И вот когда я хотела заглянуть в алтарь — что она там делает, она задвинула катапетасму и сказала «Не мешай мне, я решаю вопрос с мобилизацией!». Я проснулась, и у меня почему-то такая была уверенность, что, вот, если у кого-то будут проблемы (именно вот эти проблемы) — чтобы к ней обращались.
Ну и вот буквально, наверное, нет ещё месяца — мне позвонил очень хороший мой духовный брат и сказал о том, что они на работе одной работали, там был охранником р.Б. Николай. И вот его на улице просто схватили сотрудники ТЦК, бросили в бусик, и уже буквально чуть ли не через неделю он уже то ли с фронта звонил… что-то такое, что он уже чуть ли не на фронте… И он вспомнил об Александре, что Александра обещала: я такие вопросы решать буду. И он начал её просить (вот именно так он сказал): «Старица Александра, если ты действительно в таких вопросах помогаешь, то хоть каким-нибудь образом помоги этому Николаю…» Потому что за него даже некому было помолиться, он, я так поняла, одинокий, у него даже родственников нет. И, значит, буквально, может, на следующий день, я не помню точно, приезжает начальница этого предприятия, где обычным охранником работал этот Николай, и спрашивает: «А где Николай?» Ей говорят, так и так, ТЦК забрало, уже там его чуть ли он не на нуле, значит… И она такая возмущается, берёт деньги, едет — где-то платит деньги за какого-то охранника обычного (это ж не ценный сотрудник)… и его возвращают. Он даже не успел выстрелить ни разу. И когда этот раб Божий, который мне позвонил и это рассказал, говорит: «Когда я прихожу и вижу, что он опять стоит на посту (на предприятии этом в охране — мон. Николая) — я чуть в обморок не упал!.. Это же нереально! Ну как человек ОТТУДА вернулся?» И когда он рассказал, что это начальница его выкупила, так можно сказать… а кто он такой для начальницы? Ну это что, бухгалтер, там, или что? Какой-то обычный охранник… Вот так её расположилось сердце, что она решила просто его спасти — вот такого одинокого, никому, казалось бы, ненужного человека. И вот он мне записал аудио, у меня есть его голосовое, там, где он рассказывает, что: «Я до сих пор не могу прийти в себя — это ТАКОЕ явное чудо…! Это такое явное чудо… Потому что я именно вот так попросил: что если ты в этом помогаешь, [то] помоги… И тут вот так всё разрешилось: тот человек — Николай, раб Божий — стоит на посту живой и невредимый, и никто его не трогает».
Это из последних, так сказать, чудес.
А таких чудес очень много, я уже даже не успеваю их записывать. Просто люди едут, рассказывают, приснилось, вообще чужим людям, которые никогда не знали и не слышали, и зовёт — поезжайте туда, сделайте то-то, люди делают — и всё у них прекрасно. Но в основном к чему она призывает? В храм поехать, в монастырь, покаяться, какой-то грех замолить… открывает какой-то грех…
- А вы сейчас книгу будете писать?
- Да. Мы уже начали, во славу Божию говорю, писать книгу в Успенском монастыре с одним архимандритом мы начали собирать… Поэтому мы всех чад попросили описать, как они познакомились, и как и чем оно закончилось… — кратенько все такие, как бы, дневники написали. Я поэтому вот, после прочтения одного из дневников, решила обратиться. Потому что там именно касалось Виктории — то, что меня очень поразило, что она практически вообще не бывала там, и то, что по моей вине, как бы, её сделали такой “келейницей” Александры… Мне хотелось бы это всё исправить.
Но опять же: никакой чтобы не было агрессии. Мы же христиане, такие времена трудные, надо посочувствовать. Правильно Шура говорила: мы все болящие. Она сама говорила: «Мы сейчас все болящие». Мы все больные, мы все болящие. У каждого своя немощь: кто-то любит воровать, кто-то любит врать, кто-то любит клеветать, ещё что-то делать… Ну у этого человека такая немощь. Он такой же среди нас, как и мы. Но я же говорю: что надо просто остановить, не сделать вот этого кумира “келейницы” Александры и не создать какую-то секту!
Вот это всё, к чему призываю. И помолиться за неё (ну и за нас всех, грешных).
И за Шуру подавайте ещё.
1-го октября у нас был храмовый праздник… И буквально на второй день приезжают две женщины, стоят — с цветами, с какими-то подарками… А у нас после тяжёлого такого (потому что у нас много людей было, торжества были, освящение нового храма было 1-го октября)… и они стоят: «Мы приехали на храм!» Я говорю: «Как? Так вы ошиблись, храм был вчера». — «Ооой, а как же так…?» Но хорошо, что там после этих трапез всех праздничных осталось много еды. Я говорю: «Ну раз вы уже приехали (и они сказали, мы с Южного приехали — мон. Николая), пойдёмте на архиерейскую в трапезную, и там после архиерея вам торт достанется и всё…». Они говорят: «Ооой, так мы ж ещё попадём на такой обед праздничный!..» Мы пошли. Я там сделала чай, мы сели… И я потом присматриваюсь, говорю: «Слушайте, а на похоронах Александры вы ж, вроде, несли икону…?» — «Да, я несла икону». Оказалось, что это очень близкие чада Александры. Они очень много рассказали.
Например, о том, что буквально накануне войны, у одной из них сестра работает на швейной фабрике (не помню, где — в Харькове или где…), и она ей заказала бронежилеты. И та пошила бронежилеты. И она носила бронежилеты. И шинели заказывала. Т.е. всё военное — накануне войны. И ходила Шура в двух бронежилетах и в шинели. Я просто представляю: такая маленькая (уже сухонькая она была перед смертью) — и в этом всём облачении…
Ну вот она показывала, как сильно надо… молитвой, конечно, нам было вооружаться. И тут же вспоминаю, как она меня просила этот забор — ограждать от врагов — это тоже надо было молитвой больше ограждаться, а не брёвна эти таскать, как я тогда… И когда я уходила, она так и сказала: «Ты так ничего и не поняла…» На тот момент — да.
И вот эти чада говорят, что она у них часто была. Так мне запомнилось, что у одной (Инночки) две дочки, и одна дочка играла на фортепиано, и Александра часто к ним приходила — тоже на фортепиано, по-моему, играла. И потом, со временем, эта дочка выросла и поступила то ли в сельскохозяйственный какой-то институт, и об этом же Александре сообщила эта Инночка. А Александра говорит: «Какой сельскохозяйственный!.. Что она… Зачем ей это?! Будет её инструмент кормить», — что она училась на фортепиано играть. Вот прошло время, она отучилась… но она не смогла работать, и сейчас она преподаватель — учит детей на фортепиано играть, петь; поёт в церковном хоре. Т.е. её кормит сейчас, действительно, как давным-давно сказала Шура, инструмент (фортепиано).
Ну и очень много рассказывали всё. Я тоже их попросила, чтобы они написали — потому что там встреча была необычная. Как Александра в Коблево ездила лечиться… Там соляная шахта была у одного раба Божьего (дом отдыха у него был и соляная шахта), и Александра там хотела ножки полечить. Ну она выходит, а там же — ну как у нас на курорте, все в купальниках, в шортах, кто-то с сигаретой ходит… А это же Александра! Как она их там всех разгонять начала! Так этот раб Божий, хозяин этого дома отдыха, он был, конечно, не рад… Где Александра, и где — отдыхающие! Там было очень много таких… юморных происшествий. Ну и мне говорили, вроде как она ему говорила: «Ну, Колька, будет у тебя тут война ещё! Будет у тебя тут война!» И так получилось, что, действительно, сейчас во время войны туда попал снаряд. Но слава Богу, все живы.
Я ни капли не сомневаюсь, и другим могу сказать, что великая старица. Просто великая. Может, мы ещё даже до конца не понимаем, насколько великая… С каждым днём всё больше и больше какая-то новая сторона открывается… Ну даже вот этот батюшка, с которым мы сейчас пытаемся написать её житие (как получится) нам рассказывал, как его мама, было с сердцем плохо, она была просто при смерти… И что ей, когда обследовали, то вынуждены были сразу же тут же делать операцию — иначе бы она просто умерла. И вот она так тяжело поправилась, вышла с этой болезни, он был с ней рядом… И вот он возвращается и везёт с собой маму сюда — чтобы она в Одессе немножко подлечилась… И он говорит: «Мы заходим в ворота, и выбегает навстречу Александра и называет её по имени (его маму — мон. Николая) и кричит: «Воскресла!.. Воскресла!..»». Он говорит: «Мы были просто поражены», — потому что никто не знал, что пережила его мама. Поэтому он тоже верит, что она, конечно, необычная старица.
И у нас как-то так переплелось, очень много открылось о том, какая связь была у Александры с отцом Никоном (Сморкаловым). Они оба немножко юродствовали, и друг на друга наговаривали плохое. Но это у многих таких преподобных, святых, юродивых такое было. Они специально друг на друга: а… тот дурачок… а… та дурочка…, — вот так они друг на друга наговаривали, но на самом деле между ними была очень сильная любовь. Вот сейчас открылось, что отец Никон очень сильно любил её, очень была сильная связь. И вот этот батюшка, с которым мы пишем книгу, он заметил, что Шура ушла из монастыря именно после смерти отца Никона. Т.е. он был уже, так сказать, последним, кто ещё держал её в монастыре. Потом она уже пошла жить по разным людям… И даже вот эта матушка-“попадья” (у неё в это время жила Александра) однажды шла по монастырю, и отец Никон поклонился ей низко и поцеловал её руку! И она говорит: «Мне сразу мысль: “а это тебе за Шуру” (за то, что ты её приютила)». Даже вот такое было.
Великая была старица, великая. И чем величее человек — тем больше искушений. Поэтому всё, что я перед этим рассказала про Викторию — чтобы никто не удивлялся. Потому что бы помним о том, что Господа предал один из ближайших учеников. Много было апостолов: их было семьдесят, а потом и больше, но ближайших было самых — двенадцать. И вот среди этих ближайших оказался предатель, который Его предал. И когда Господь сказал «Бери свой крест и иди за Мной», это значит идти тем путём, которым шёл Господь. И очень многие старцы от тех, которые ближе всего к ним, испытывают гонения, какие-то искушения. Мы знаем, что отца Амфилохия Почаевского отравила его [духовная] дочь, которая кричала потом на его могиле и призналась в этом. Мы знаем, что батюшку Кукшу Одесского келейник на мороз выгнал. Мы знаем (я, например, знаю; не знаю, знают ли все, но я такое слышала), что отца Феофила (Россоху), Китаевского старца, тоже чада отвезли, и там сделали укол смертельный в больнице. И вообще у очень-очень многих такое. Поэтому тут нечего удивляться.
Для меня, например, то, что так, казалось бы, мучительно умерла Александра, для меня это первый признак того, что она была святая. Потому что мы — обычные, мы умираем так, как умерли. А то, что так именно вот над человеком издевались перед смертью, это говорит о том, что человек очень богоугодный, и значит так нужно было.
