Сегодня достаточно пойти в библиотеку, заказать подшивку журналов или газет того времени, чтобы встретиться лицом к лицу с Григорием Ефимовичем, услышать его речь, увидеть его глазами собеседника
Теперь, после демонстрации двух фильмов о Распутине , показанных по телевидению (один в воскресенье, другой – на Сретение), начавших очищение России от тяжкого мифа, публиковать правдивые материалы о Царском Друге, несомненно, станет легче. А ведь еще недавно начальнический окрик прикрыл, было, возможность публикации чего-либо положительного о Григории Ефимовиче. И было как-то странно всё это примирить в сознании со слышанном лично от старца о. Николая Псковоезерского о прославлении Царя Иоанна Васильевича и Григория Распутина, как о деле давно решенном. Ведь с одной стороны непрекращающееся обливание лживыми, вонючими помоями, а с другой – такой запретный каток покатился… Предлагаемый сегодня вниманию читателей материал был дописан, когда в имеющей отношение к Православию прессе уже начался «мертвый сезон».
И вот прорыв, значение которого сейчас еще пока что трудно оценить вполне.
Это своего рода ответ на известные приложения к материалам недавнего Архиерейского Собора.
Да, всё минется – одна правда останется.
Это буквально всколыхнуло русских людей, даже тех, кто в храм ходит лишь на Пасху да за крещенской водой. «Так вот, значит, как всё было…» И при этом просят почитать что-нибудь правдивое, а не радзинско-коцюбинское вранье. И этот интерес уже не остановить никакими запретами, никакими окриками. Началось освобождение России из-под глыб лжи…
При этом возникает еще одна, и очень важная, проблема. Когда называющие себя чадами Божиими (многие из которых в действительности являются рабами самых обыкновенных грешных людей) молчат (и, как оказывается, именно тем молчанием, которым предается Бог), Бог восставляет Себе детей из камней, которые начинают вещать то, что Ему угодно, чему настало, наконец, время совершиться. Последние оказались первыми, а первые – последними. И если эти перво-последние не сделают соответствующих выводов, они вполне могут превратиться в вечно вчерашних.
ТАК ГОВОРИЛ РАСПУТИН
«Дайте же нам услышать самого Распутина. Что вы его всё объясняете. Книжки его? – А вдруг они написаны не им?..» Словно по слову апостола Фомы: «если не увижу на руках Его ран от гвоздей, и не вложу перста моего в раны от гвоздей, и не вложу руки моей в ребра Его, не поверю» (Ин. 20, 25).
Сегодня такая возможность есть. Вернее, она всегда была, но, к сожалению, по верному пушкинскому определению мы ленивы и нелюбопытны. Ибо достаточно пойти в библиотеку, заказать подшивку журналов или газет того времени, чтобы встретиться лицом к лицу с Григорием Ефимовичем, услышать его речь, увидеть его глазами собеседника. Важно, конечно, чтобы собеседник этот пришел к нему не с заранее определенной целью – оклеветать. Впрочем, последнее как-то сразу видно…
* * *
Итак, 20 января 1913 года. Купе второго класса Николаевской железной дороги. Кроме журналиста, там два уже немолодых коннозаводчика, увлеченно говорящих о лошадях, об улучшении их породы, о выставках…
«Когда, – писал журналист, – коннозаводчики удалились из купе в коридор вагона, держа друг друга для внушительности беседы за пуговицу, то сидевший напротив скромный крестьянин, в поддевке и высоких лаковых сапожках, все время хранивший молчание, обратился с замечанием:
– Интересно говорят и о полезном; полезно это крестьянству.
Я согласился с говорившим, который еще раньше обратил на себя внимание тем, что, усаживаясь в Петербурге в купе, долго и внимательно вглядывался в наши лица, несколько раз входил и безпокойно выходил, не раздеваясь, и даже делал попытку перейти в соседнее купе, в котором не было пассажиров. Длинные волосы шатена, без признаков седины, взлохмаченная борода, которую он перебирал рукой с нервными и несколько запущенными пальцами, и глубокие впалые глаза, сильными морщинами около век […]
– Да, – добавил я, – но вот крестьянство наше не всегда умеет пользоваться полезным, а русские вообще не могут обойтись без иностранцев – вот что прискорбно, и везде мы оттерты от дела и поставлены на задний план. – Эту обычную и любимую тему моих собеседований я поднял вновь, оставшись лицом к лицу с подлинным, как мне показалось, представителем русского народа.
– Беды в этом большой нет, – спокойно возразил мой собеседник. – Разве в этом их сила? Все равно от них ничего не останется. Как-нибудь потом вспомнят, что были, а их уже и не будет. А что иностранцы идут к нам – это хорошо, потому что русский народ хороший – дух в нем выше всего. Самый плохой человек у нас, а лучше духом, чем иностранец. У них машина. Вот они чувствуют это, и сами идут к нам за духом. Одной машиной не проживешь. Кажется, все хорошо кругом, а в самом человеке у них ничего. Вот что главное.
– Положим, иностранцы тянут к нам не за духом; они презирают русских и всё русское и наш дух. Являются они, скорее всего, за деньгами, ищут власти, возможности нашего порабощения. Вот на Балканах идет война – небось никто из немцев, англичан, французов не помогают славянам, а уж где говорить о духе как не там. Ведь защитить от притеснений угнетенные Турцией народы давно следовало – и это было бы лучшим проявлением человеческого духа.
– А Бог, ты думаешь, не видит это и не знает? А, может быть, славяне не правы, а, может быть, им дано испытание?! Вот ты не знаешь их, а они высокомернее турок и нас ненавидят. Я ездил в Иерусалим, бывал на Старом Афоне – великий грех там от греков и живут они неправильно, не по-монашески. Но болгары еще хуже. Как они издевались над русскими, когда нас везли; они – ожесточенная нация, ощетинилось у них сердце; турки куда религиознее, вежливее и спокойнее. Вот видишь, как, а когда смотришь в газету – выходит по-иному. А я тебе говорю сущую правду.
– Может быть и так, но обязанность помочь угнетаемым остается пред каждым, кто только мыслит и чувствует по-христиански.
– Да много ли таких? Теперь больше мыслят по-христиански, чем чувствуют. Вот в этом корень зла в мире. Готовятся к войне христиане, проповедуют ее, мучаются сами и всех мучают. Нехорошее дело война, а христиане вместо покорности прямо к ней идут. Положим, ее не будет; у нас, по крайней мере. Нельзя. Но вообще воевать не стоит, лишать жизни друг друга и отнимать блага жизни, нарушать завет Христа и преждевременно убивать собственную душу. Ну что мне, если я тебя разобью, покорю; ведь я должен после этого стеречь тебя и бояться, а ты все равно будешь против меня. Это если от меча. Христовой же любовью я тебя всегда возьму и ничего не боюсь. Пусть забирают друг друга немцы, турки – это их несчастье и ослепление. Они ничего не найдут и только себя скорее прикончат. А мы любовно и тихо, смотря в самого себя, опять выше всех станем.
– Нынешняя культура идет вразрез с учением Христа, и разве можно бороться с ее течением. Вот и вы, не ходите же пешком из града в град, а в удобном купе путешествуете; не отдали же второй ризы нищему, а в хорьковой шубе щеголяете. А пожалуй вы настоящий верующий, сектант или старообрядец, хотя вас уже отнесло течением от берега.
– Нет, я не сектант. Осуждаю духовенство за его нерадивость и малую красоту в церковном обиходе. Но разве в этом суть? Наша Православная Церковь, как воздушное облако, светит и укрепляет каждого человека. Без нее нет ничего в жизни и все доспехи, все эти шубы ничего не стоят. А что я самоотвержения не имею – так я слаб. Слаб, как человек, но я знаю, что при Церкви каждый может возыметь силу, и я с нею спасусь.
– Всё это хорошо; всё это слова, но как практически достигнуть того, чтобы Царствие Божие сделалось достоянием земли. Ведь вот, когда слушали мы коннозаводчиков, так быстро узнали, до чего можно совершенствовать породу и качества лошадей, сельский хозяин до тонкости изучил, какой злак при каких условиях дает силу и плодовитость, когда он полезен и может быть употреблен в дело… Там все ясно, а вот мы с вами отвергаем смысл и знание нынешней жизни, и войну, и культуру, а что же предлагаем взамен этого: монастырь, отречение от всех благ и самоуничтожение?..
– Нет. Спокойствие и ясную, как небо, душу. В монашестве же нет спокойствия, а есть борьба: то с собственным телом, то с мирским духом. Разве это праведники что в клобуках, состязаются из-за Патриаршего Престола?.. Антоний Волынский, Сергий Финляндский!.. Разве этого нужно им искать и указывать? Нужно, чтобы Духом прониклись все и сами указали на человека: вот Патриарх. А такого нет, и его не выдумаешь. Подобрать можно по росту, по красноречию, так чтобы подходил к правительству, но чтобы Патриарх своим духом покрывал весь народ и чтобы в него и православные, и иноверцы поверили, – для этого нужно родиться и тихо, незаметно вырасти.
– Но тогда, по-вашему, не нужно делать ничего, а только ждать; ни о чем не заботиться; и ни с чем не бороться. Ведь это проповедь толстовца-непротивленца… Вы знаете это учение?
– Слышал, но плохо знаю. Я же не говорю: не противься злому, а говорю: не противься добру. Тягость и суета нашей жизни состоит в том, что мы противимся добру и не хотим его признавать. А ты оставь злое совсем в стороне, пусти его мимо, а укрепись около самого себя и когда сам окрепнешь, тогда осмотрись и помоги совершенствоваться другим. Не настаивай на совершенстве, но помоги – каждый хочет быть чище, радостнее; вот ты ему и помоги. Не настаивая, вот как Илиодор, – огня в нем много, рвения, а нет света и дуновения, как весной в поле с ароматом цветов – которым веет от истинных подвигов духовных.
– Согласен, что для личного удовлетворения и таких бесед, какую мы сейчас ведем, это приложимо, но ведь и Христос говорил, что никто не ставит свечу в подземелье, но делает так, чтобы она светила миру. Велик подвиг личный, но тяжелее, и зато величественнее, проповедь для спасения возможно большего количества людей.
– А ты спасай самого себя. И как только ты почувствуешь, что ты в себе, как река в берегах, до краев – вот тогда все покажется ненужным: и слава, и деньги, и карьера. Советую ни на кого не обращать внимания. Никого не наставляй, но никого за ошибки не карай – и думай о спокойствии души. И тогда всё вокруг тебя станет спокойно и ясно, и все прояснятся. Меня как поносили, чего только не писали обо мне, и врагов у меня все-таки нет; кто не знает меня, тот враг. Никому ничего худого не делаю, ни на кого не питаю злобы и весь на виду. Вот, как облака, проходит и злоба на меня, я не боюсь ее; поступай так и ты, и другой, и третий. Вот тебе и спасение в самом миру.
– Да, вам легко давать такие советы; быть может, сидите где-нибудь там на горах Урала или в глуши Тобольской губернии, – так эту проповедь не трудно осуществить. Но все наши проповедники плохи тем, что советуют замкнуться в самом себе, остаться в одном положении и оставить всех и вся без внимания. А между тем, весь ужас человеческого существования состоит в том, что мы всегда связаны и кровью, и духом с десятками условий, нас сковывающих, и сотнями людей, нас окружающими. И спасаясь в самодовольстве, нельзя ведь не помнить о других. Вот Иоанн Кронштадтский весь горел для блага тысяч и сотен тысяч верующих или искавших веры и не уклонялся от людей.
– То великий светильник и чудотворец. Разве я могу сравняться с ним. Творю, как у меня на душе, и говорю только тем, кто меня слушает. Скорбно, когда клевещут – сами себя позором обносят. Жалею, что мало кто хочет вникнуть в чужие слова и мысли. Болтают обо мне зря, пишут неизвестно что, и болше худое. Но и помочь им я не могу. Слепые света видеть не могут, и Царствие Божие открывается только тем, кто подходит друг к другу, как дети. Другой заповеди я не имею и не ношу. А чтобы тебе было ясно, кто я, я скажу: я – Распутин.
Я не был удивлен, – внешность говорившего говорила за это. Но склад речей, отрывистых и мистически далеких, спокойствие и безхитростная, почти детская, улыбка у 50-летнего скромного и несколько застенчивого человека, совершенно непримиримое представление о нем на основании газетных статей и тысячи легенд, распускаемых об этом человеке, которого, не слушая, обвиняют, ни разу не видав, презирают, – сделали то, что я долго думал о нем. Этот человек слишком несложен и ясен для того, чтобы приписывать ему игру; он прост и скромен для того, чтобы видеть в нем героя. Он даже не загадка для наших дней, а просто жертва пошлости того жалкого века, когда нет ни героев, ни праведников, а остались одна червоточина, и когда лошадям, их предкам, их настроению и потомству отводится в миллион раз больше внимания, чем человеческой душе, никому уже не нужной, никого не интересующей и превращаемой в машину».
* * *
Приведенное нами интервью, взятое у Г. Е. Распутина Д. Разумовским, нуждается в некоторых небольших пояснениях.
Правоту слов Григория Ефимовича относительно беззаконий греческих и болгарских монахов на Святой Горе подтвердило безстыдное послереволюционное «выдавливание» с Афона русских монахов и нынешнее более чем жалкое положение там единственной русской обители.
Но началось все в том же, 1913 г., когда было взято и опубликовано то интервью. В этом юбилейном для Российской Империи году 300-летия Дома Романовых совершился первый в истории Святой Горы погром русских обителей, когда под прикрытием борьбы с имяславием, объявленного греческими выучениками западных теологических институтов «ересью», оттуда было изгнано до полутора тысяч русских монахов. И еще одно не случайное совпадение: известная драма в Пантелеимоновом монастыре разыгралась ровно за пять лет до трагедии в подвале Ипатьевского дома в Екатеринбурге. «3 июля, – свидетельствовали иноки-имяславцы, – матросы, солдаты и весь экипаж в полной боевой амуниции, поставив у св. ворот пулеметы, собрались на дворе, а матросы спешно привинтили шланги к пожарным трубам. Видя все это, братия собралась [...] в числе около пятисот человек, и стали совершать молитвенное правило (вечерню), так как церкви были заперты. Когда все было приготовлено для поливки и к бою, к исповедникам подошел консул Шебунин со своей свитой, и командир “Донца” закричал на исповедников: “Выходите, ч...., добровольно; если же не выйдете, то увидите, свиньи, что я с вами сделаю. Вот даю вам полчаса времени”... Раздалась команда, и на исповедников полилась из двух пожарных шлангов сильного напора холодная вода [...] Увидев, что исповедники, с помощию Божиею, терпеливо переносят холодное обливание, солдаты взяли железные багры, крючки, кочерги и подобные им орудия и стали ими разбивать, вырывая из рук исповедников св. иконы, кресты и Царские портреты и бросая их в грязь и воду, топтали ногами. Затем стали этими же орудиями хватать иноков за голову, шею, ноги, одежду, валить их в ту же грязную воду и тем же способом тащить к себе, для отправки на пароход. Не довольствуясь этим, солдаты, под командой штабс-капитана Мунзова, пустили в дело приклады и даже штыки. [...] Что уже здесь произошло, всего нет возможности описать и передать: до ста человек впереди стоявших иноков было избито, смято, изранено... и все они валялись в грязи вместе с разбитыми св. иконами, крестами и Царскими портретами; по ним ходили солдаты и топтали все ногами [...] С великой скорбью приходится вспоминать, что монастырь превратился в поле сражения: коридоры были окровавлены, по всему двору видна была кровь, смешанная с водою; в некоторых местах выстланного камнями двора стояли целые лужи крови».
Последствия этого шага осознавалось в России тогда немногими. Однако все это было открыто сердцу Цареву. Но ни одно из распоряжений Государя, направленных к уврачеванию распри, не было исполнено Св. Синодом.
Примечательно, что впоследствии канонерская лодка «Донец», на которой на Св. Гору для «усмирения» имяславцев прибыл архиепископ Никон («этот, – по словам Царицы-Мученицы, – злодей с Афона»), с началом военных действий на Черном море первой погибла на Одесском рейде, не успев сделать ни одного выстрела. Сразу же после февральского переворота один из имяславцев писал: «Особенно знаменательно то, что переворот совершился именно в неделю Св. Григория Паламы, боровшегося против Варлаама, которого мнения повторяют ныне имяборцы и пресловутое Синодальное Послание. Знаменательно также, что и имя — “волынь”, от первопастыря которой изошли первые хулы на Имя Господне, — и это имя оказалось первенствующим в перевороте, ибо весь этот стихийный переворот начат и произведен был — “Волынским” полком...» Уже после прихода к власти большевиков те с особым рвением и методичностью вылавливали в горах Кавказа и практически поголовно, с особой жестокостью, уничтожали в чекистских застенках монахов-имяславцев (официально квалифицируя их «преступление» как принадлежность к «монархической повстанческой организации») .
В словах Григория Ефимовича о «балканских христианах» явственно слышатся предупреждения выдающихся русских мыслителей К. Н. Леонтьева [ii] и Ф. М. Достоевского [iii] , о которых крестьянин из Покровского вряд ли, конечно, знал.
Эта позиция Распутина, по мнению графа С. Ю. Витте, на два года отсрочила мировую войну. «Вспоминаю только один случай, – писала А. А. Вырубова, – когда действительно Григорий Ефимович оказал влияние на внешнюю политику России. Это было в 1912 году, когда [Вел. Кн.] Николай Николаевич и его супруга старались склонить Государя принять участие в Балканской войне. Распутин чуть ли не на коленях перед Государем умолял его этого не делать, говоря, что враги России только и ждут того, чтобы Россия ввязалась в эту войну и что Россию постигнет неминуемое несчастье» [iv] . Сообщенное А. А. Вырубовой совершенно определенно подтвердил граф С. Ю. Витте [v] .
Только крайне распаленный бесовскою злобой человек мог высказаться по поводу взгляда Г. Е. Распутина на Балканские дела (из приведенного нами выше интервью) следующим образом: «Гр. Распутин […] есть злейший враг святой Христовой Церкви, православной веры и Русского Государства. Мы не знаем, какое влияние имеет этот изменник Христова учения на внешние дела России, но во время освободительной войны балканских христиан (в 1912 г.) с Турцией он выступил не за Христа, а за лже-пророка Магомета. […] Он проповедует непротивление злу, советует русской дипломатии во всем уступать, вполне уверенный, как революционер, что упавший престиж России, отказ от ее вековых задач приведет наше отечество к разгрому и разложению. […] Распутин не только сектант, плут и шарлатан, но в полном значении слова революционер, работающий над разрушением России. Он заботится не о славе и могуществе России, а об умалении ее достоинства, чести, о предательстве ее родных по духу братьев туркам и швабам, и готов приветствовать всякие несчастия, которые, вследствие измены наших предков завету, ниспосылаются Божественным Промыслом нашему отечеству. И этого врага Христовой истины некоторые его поклонники признают святым» [vi] .
Не забудем, что именно после I Балканской войны единоверная Греция оккупировала Афон (что не признала Россия, считавшая что Св. Гора должна находиться под протекторатом тех стран, где православное население составляет большинство), а православные греческие монахи поддержали свою страну в этих притязаниях, что привело их, в свою очередь, к конфронтации с русскими монахами. Понятно, что обнаружение «ереси» у последних было на руку грекам [vii] .
В октябре 1913 г., как бы подводя итоги Балканских войн, Г. Е. Распутин говорил своему собеседнику: «Что нам, – спрашивал он, – показали наши “братушки”, о которых писатели так кричали, коих защищали, значит... Мы увидели дела братушек и теперь поняли... Все... Да... А что касаемо разных там союзов, — то, ведь, союзы хороши, пока войны нет, а коль она разгорелась бы, где бы они были? Еще неведомо...» [viii] «Союзы» – это, конечно же, Антанта. О том, как «союзники» поступили с Императором Всероссийским в феврале-марте 1917 г., как потом заигрывали, в то же время смертельно боясь, с большевиками не стоит и говорить…
О том, что взгляд на войну у Г. Е. Распутина не изменился и позднее, видно из письма Царицы Государю уже в разгар первой мировой войны 1 ноября 1915 г.: «Наш Друг был всегда против войны и говорил, что Балканы не стоят того, чтобы весь мир и из-за них воевал...»
«Ведь вот, родной, ты-то, к примеру сказать, пойми! – пытался растолковать Г. Е. Распутин свой взгляд на войну еще до того как мировой пожар разгорелся. – Была война там, на Балканах этих. Ну и стали тут писатели в газетах, значит, кричать: быть войне, быть войне! И нам, значит, воевать надо... И призывали к войне и разжигали огонь... А вот я спросил бы их, – с особенной экспрессией подчеркнул Распутин, – спросил бы писателей: “Господа! Ну, для чего вы это делаете? Ну, нешто это хорошо? Надо укрощать страсти, будь то раздор какой, аль целая война, а не разжигать злобу и вражду”».
Читая противопоставление Г. Е. Распутина во внешней политике [i]меча (войн, насилия и убийства) «Христовой любви» (как это и было издревле при продвижении Руси сначала на Север, а потом и Восток), невольно вспоминаешь Ф. И. Тютчева:
«Единство, – возвестил оракул наших дней, –
Быть может спаяно железом лишь и кровью…»
Но мы попробуем спаять его любовью, –
А там увидим, что прочней…
И тут нельзя не согласиться с характеристикой этого простого мужика из Тюменской губернии, данной его знакомым А. Филипповым: «Несомненно, что у Распутина повышенная чуткость и культура доброго старого времени, которое давало нам крестьянина, по тонкости восприятий равного барам, иначе этот полуграмотный мужик давно оттолкнул бы от себя представителей высшей аристократии, которых не часто приходится встречать».
Но вот Григорий Ефимович заводит речь о Церкви (разумеется, не о Церкви в мистическом смысле, а как о земной организации и, притом, современной ему). А положение дел в ней в описываемое время было весьма сложное (и вовсе не в том смысле, который нам пытаются втолковывать некоторые церковные историки: мешал-де обер-прокурор Св. Синода, не было Патриарха, задыхались от казенщины и отсутствия свободы). Как еще до революции писал премудрый владыка Сергий (впоследствии первый «советский» Патриарх): «Я говорю не о свободе духовной власти от светского вмешательства. Это вопрос ничтожный. Я говорю о том, чтобы идеалы Церкви были первенствующими». И в другом месте: «Русская Церковь всегда была больше органов своего управления. Если бы уничтожить, отменить эти органы, можно ли будет сказать, что Русская Церковь перестала существовать?» И еще: «Рядом с… громкими заявлениями о своем Православии мы остаемся равнодушными к самому существенному, не замечаем, что жизнь наша – и частная, и общая – устрояется совсем не по-православному, не на тех началах, которые преподает нам вера…» [ix]
О том, на каких началах устроялась жизнь многих (не будем закрывать на это глаза!) представителей духовенства того времени собеседник Распутина, Д. Разумовский в том же материале с болью пишет: «Неужели Св. Синод, узнав из донесения о. ректора о черниговских семинаристах, что они поголовно предаются онанизму и потому бунтуют (в особенности хорошо это умозаключение), – не принял никаких мер против губительного увлечения целой семинарии в 600 человек?!.. Какую породу может дать России и миру эта великая армия блудников, с которыми ничего не мог сделать сам о. ректор, читающий сочинения Вас. Вас. Розанова “о мире таинственном и неразгаданном”?..»
О том, что подобные беззакония вовсе не были единичным явлением в «духовной среде» (где не менее изощрялись в клевете на Г. Е. Распутина), свидетельствуют письма архиепископа Волынского Антония (Храповицкого) митрополиту Киевскому Флавиану (Городецкому), хранившиеся с особыми предосторожностями (в специальном шкафу под ключом в запечатанных конвертах с надписями: «Вскрывать лишь по особому распоряжению г. обер-прокурора»). Сделаем выписки из трех писем владыки Антония (тем более, что они практически неизвестны церковным историкам) [x] :
(18.1.1907): «У нас в семинарии были жандармские обыски и сопротивление учеников III и IV классов: арестовано 14 человек, и найдено около 200 революционных брошюр. Я думал, что тех и других будет гораздо более; – видно плохо искали. В отца Зосиму попала одна из летевших в городовых табуреток – расшибла ему лоб. Потом приходила депутация учеников просить прощения и заявляла, что это случилось нечаянно, в темноте. Меня вся эта история, исключая ушиб Зосимы, нисколько не огорчила, хотя бы заарестовали всех семинаристов: снявши голову – по волосам не плачут. Все равно будут ведь революционерами, поступив в университет».
(22.11.1907): «Академии так низко пали за эти 3 года, так далеко отошли от своей задачи, что хоть архангела Гавриила посылай туда ректором – все равно толку не будет. Конечно, Вам, Владыко, известно, что 50 студентов с учащимися попами ходили по пещерам [Киево-Печерской Лавры], и никто ни к одним мощам не приложился; на сходке вотировали требование об отмене постов в академии, а попы перед служением Литургии едят колбасу с водкой при всех. Я подумываю подать в Синод рапорт о необходимости составить правила для поведения академического духовенства, ибо прочие студенты, какими бы они не были, в большинстве своем освободят от себя Церковь и безследно исчезнут в помойной яме, именующейся светским обществом, а эти духовные подонки революционных академических клоак вернутся опять в клир и получат законоучительские места и все удобства для повторения гапониады».
(28.11.1907): «Все, что я написал о Киевской академии, знаю от верных свидетелей, как и то, что учащиеся в академиях попы целыми месяцами не ходят в церковь, а штатских студентов во всех академиях на воскресных обеднях бывает 7-10 человек. Попы едят перед служением колбасу с водкой (утром) демонстративно, гурьбами ходят в публичные дома, так что, например, в Казани один из таковых известен всем извозчикам под названием “поповский б.” и так их и называют вслух. На сходках бывает по нескольку попов в крайней левой, а в левой большинство: это во всех четырех академиях. В Казанской вдовые попы пригласили весной 1907 г. женатых с женами; один вдовец начал целовать и мять чужую попадью, получил от мужа по морде, дал сдачи, тот снова, и пошла поповская драка с десятками участников, на полу остались клочья волос, кровь и зубы, а затем студенты объявили попам выговор за поведение, закончив его стихами, коих последняя строфа:
Вперед наука, иереи!
К чужим женам не приставайте,
Поменьше пейте, будьте скромны,
И церковь чаще посещайте!
Когда благоразумные студенты возражают попам на сходке: “это несогласно с основными догматами Христианской веры”, – то им отвечают: “я догматов не признаю”. И вот толпы таких звероподобных экземпляров наполняют наши школы в виде законоучителей: “o, tempora! o mores!” [xi] […]
13 ноября в Московской академии на акте доцент читал о Златоусте как о сатирике, один студент как о республиканце, а другой как о социальном анархисте».
Ознакомившись с этими прискорбными фактами, становится особенно ясным и понятным, почему такой человек как Распутин был костью в горле таким выпускникам духовных школ. Ведь недаром сказано в Писании: «Наказуяй злыя, приимет себе безчестие, обличаяй же нечестиваго опорочит себе: обличения бо нечестивому, раны ему. Не обличай злых, да не возненавидят тебе: обличай премудра, и возлюбит тя» (Паремия. Притч. 9, 7-8). Распутин никого не обличал словесно, но сама его жизнь, само существование его обличало беззаконников, пытавшихся на него – публично – переложить свои грехи.
Мы не будем специально останавливаться на рассуждениях Г. Е. Распутина о спасении. Оставим сие богословам. Скажем лишь, что даже на первый взгляд видно, что это развитие известных ныне слов преподобного Серафима Саровского: «Стяжи дух мирен и вокруг тебя тысячи спасутся».
* * *
Через некоторое время после публикации приведенного нами интервью в том же органе печати появилась небольшая специальная статья о Григории Ефимовиче, свидетельствующая о том, что еще при его жизни были люди, которые предлагали во всем спокойно разобраться. К сожалению, тогда так и не захотели выслушать другую сторону …
Выписками из этой статьи мы и завершим нашу публикацию:
«Целая книжная литература создалась около “старца” Г. Е. Распутина, которому насчитывается не более 42 лет, и ворох статей “очевидцев” и “хорошо осведомленных газетных сотрудников” появляется регулярно относительно деятельности старца и его якобы необыкновенного и даже необъяснимого влияния в высоких сферах. По проверке оказывается, что книги с разоблачениями составляются неизвестными авторами, упорно старающимися скрыть от потомства даже свое имя, не говоря о происхождении, а газетные сотрудники обладают даром личной беседы с отсутствующим из Петербурга Распутиным. […]
Распутин – обыкновенный русский мужик, экзальтированно-умный, чистоплотно-чистый, заботливо-трудолюбивый и, главное, не порывающий свои связи с простым народом и потому-то и сильный в народе и в сферах, которые близки народу или дорожат им. Вот нехитрая разгадка внимания к этому человеку, каких в русском народе найдутся десятки и сотни тысяч, но которых не выдвинула судьба, и только случай не сделал предметом усиленного внимания. […]
Что это личность необыкновенная, стоящая выше ряда пророков в рясах и пророчествующих в мундирах – это также несомненно. Иначе Распутин не служил бы предметом безконечных разговоров и обсуждений […]
Однако придавать ему столь исключительное политическое и государственное значение непозволительно. Распутин играл и играет в истории нашей общественности крупную роль, сделавшись, к сожалению, предметом уличных обсуждений только в последние два года, хотя он приобрел доступ в высшие сферы и круги более семи лет тому назад. Влиянию его чисто личному, далекому от соображений политических и тем менее интриг, есть объяснения, объяснения не мистического и менее всего религиозно-сексуального характера, на что напирает наша духовная среда, где грязь, зависть, сплетни и интриги свили себе прочное гнездо – но преувеличивать и это влияние до возможности для Распутина заточать Гермогена, удалять Феофана, высылать из столицы Илиодора не следует даже газетчикам вечерних газет.
Нужно им помнить, что, проводя подобные сведения в публику, они делают плохое дело: можно подумать, что в России нет уже ни законности, ни здравого смысла, ни примитивной честности. […]
Вся сила его [Распутина] заключается в вере и благотворении, да христианских подвигов добродетели, не показной, не крикливой, но такой, которая, очевидно, является редкостью для критикующих этого человека деятелей нашего времени».
