Данная тема предназначена для того, чтобы делиться в ней понравившимися произведениями искусства, которые прославляют величие Бога, воспевают красоту его творения, возвещают Истину, восхваляют деяния святых, мучеников, преподобных и всех подвижников благочестия прошлого и настоящего. Для ориентира приведу слова некоторых святых об искусстве.
Преподобный Варсонофий ценил то искусство, которое отрывает душу от житейских мелочей и устремляет к Богу:
«Поэзия и художество отрывают душу от житейских мелочей и доставляют человеку эстетическое наслаждение. В XVIII веке, при распространении материалистического направления, создался такой взгляд на поэтов и художников, будто это ненужные люди – сидят и ничего не делают.
Виктор Гюго в защиту сказал: “Взгляд на небо – это уже дело”.
…Серьезная музыка, как Моцарта, Бетховена и других, действует облагораживающим образом на душу, часто под влиянием ее хочется плакать и молиться».
Преподобный Варсонофий говорил о том, что для понимания серьезной музыки нужно иметь художественный вкус, и вспоминал следующий случай:
«В одном богатом семействе был вечер. На нем одна талантливая девушка удивительно хорошо исполнила одно из лучших произведений Моцарта. Все были в восхищении, а у притолоки стоял лакей, подававший папиросы и вообще прислуживавший гостям, и позевывал: “И что это господа слушают такую скучную музыку? Вот бы поиграли на балалаечке…”
Он был прав в своем суждении, так как серьезная музыка была ему непонятна. Чтобы понимать произведения даже земного искусства, и то надо иметь художественный вкус».
Старец Варсонофий напоминал о том, что душа наша ищет в произведениях искусства «выражения в прекрасных формах невидимого прекрасного мира, куда манит ее своим воздействием дух». Старец утверждал, что у художников всегда есть «огонек религиозного мистицизма», и ему самому в течение всей жизни нравились только те люди и разговоры, которые пробуждали высшие идеальные стремления:
«У художников в душе есть всегда жилка аскетизма, и чем выше художник, тем ярче горит в нем огонек религиозного мистицизма».
«В течение всей жизни я замечал в себе то, что мне всегда нравились только те люди и те разговоры, которые пробуждали в моем сердце высшие идеальные стремления, имевшие в основе своей веру в бессмертие человеческой души, веру в истину, благо и красоту. И напротив, всегда мне антипатичны были люди, мысли которых и разговоры вертелись на одном лишь упорядочении жизни: временном и внешнем. Это стремление к высшему, идеальному выражалось в моей душе склонностью ко всему таинственному, мистическому в жизни».
Старец сравнивал некоторых людей искусства с теми, кто пришел в храм, но остановился на его пороге, не войдя внутрь. Он сокрушался о тех, кому было так много дано, чьи души вспыхивали от малейшей искры, но они «эту искру не раздували», не трудились в выполнении заповедей:
«Огромное большинство наших лучших художников и писателей можно сравнить с людьми, пришедшими в церковь, когда служба уже началась и храм полон народа. Встали такие люди у входа, войти трудно, да они и не употребляют для этого усилий. Кое-что из богослужения доносится и сюда: Херувимская песнь, “Тебе поем”, “Господи, помилуй”; так постояли, постояли и ушли, не побывав в самом храме… Души их, как динамит, вспыхивали от малейшей искры, но, к сожалению, они эту искру не раздували, и она погасла».
Всё надо делать как бы перед взором Божиим
Преподобный Нектарий наставлял творческих людей:
«Заниматься искусством можно, как всяким другим делом, например столярничеством или выпасом коров. Но всё надо делать как бы перед взором Божиим. Есть большое искусство и малое. Вот малое бывает так: есть звуки и свет. Художник – это человек, могущий воспринимать эти еле уловимые цвета, оттенки и неслышимые звуки. Он переводит свои впечатления на холст или бумагу. Получаются картины, ноты или поэзия. Здесь звуки и свет как бы убиваются. От света остается цвет. Книга, ноты или картина – это своего рода гробница света и звука.
Приходит читатель или зритель, и если он сумеет творчески взглянуть, прочесть, то происходит воскрешение смысла. И тогда круг искусства завершается. Перед душой зрителя и читателя вспыхивает свет, его слуху делается доступен звук. Поэтому художнику или поэту нечем особенно гордиться. Он делает только свою часть работы. Напрасно он мнит себя творцом своих произведений – один есть Творец, а люди лишь убивают слова и образы Творца, а затем от Него полученной силой духа оживляют.
Но есть и большее искусство – слово оживляющее и воодушевляющее (например псалмы Давида). Путь к этому искусству лежит через личный подвиг художника – это путь жертвы, и лишь один из многих достигает цели…»
Мнение святителя Игнатия Брянчанинова об искусстве.
Все русские поняли, что итальянские картины не могут быть святыми иконами.
Между тем итальянская живопись взошла почти во все православные русские храмы
со времен преобразования России на европейский лад. Эта живопись соблазняет раскольника,
огорчает истинно православного: она - западный струп на православном храме.
С кого итальянские живописцы писали изображения святейших жен? Со своих любовниц.
Знаменитые Мадонны Рафаэля выражают самое утонченное сладострастие.
Известно, что Рафаэль был развратнейший человек, желал выразить идеал, который действовал бы
на него наиболее сильно, и нередко кидал кисть, чтоб кинуться в объятия предстоявшей ему натурщицы.
Другие живописцы, которых талант был грубее, нежели талант Рафаэля, выражали сладострастие
на своих мнимых иконах гораздо ярче; иные выразили уже не одно сладострастие, но и бесстыдство,
неблагопристойность.
Иконы некоторых святых мужей списаны с женщин, как, например, знаменитое изображение Иоанна Богослова,
написанное Доминикенем. Иконы некоторых мучеников итальянские любострастные живописцы написали
со своих товарищей разврата, после ночи или ночей, проведенных ими беспорядочно, когда это поведение
напечатлелось на изнуренных их лицах. Все движения, все позы, все физиономии на итальянских картинах
или вообще на картинах, написанных западными еретиками и изображающих священные предметы, - чувственны,
страстны, притворны, театральны; ничего в них нет святого, духовного; так и видно, что живописцы были люди,
вполне плотские, не имевшие ни малейшего понятия о состоянии духовном, никакого сочувствия к нему
и потому не имевшие никакой возможности изобразить человека духовного живописью. Не имея понятия о том,
какое положение принимают черты лица углубленного в свою молитву святого мужа, какое положение принимают
его глаза, его уста, его руки, все тело его, они сочиняют в невежественном воображении своем произвольную,
невежественную мечту, сообразно этой мечте устанавливают натурщика или натурщицу, и отличная кисть изображает
на полотне совершенную нелепость, так, как красноречивейший оратор по необходимости должен был бы произнести
самую бестолковую речь, если б заставили его говорить о предмете, вовсе неизвестном ему.
Воспитанники русской Академии художеств получили образование по образцам западным и наполнили храмы иконами,
вполне недостойными имени икон. Если б эти иконы, пред которыми опускаются долу взоры целомудренные,
не стояли в храме, то никто и не подумал бы, что им приписывается достоинство икон. Светский человек,
насмотревшийся на всё и имеющий обширную опытность, не может себе представить того действия, которое такие
изображения оказывают на девственную природу. Некоторый старец, проводивший в пустыне возвышенную монашескую
жизнь, должен был по некоторым обстоятельствам приехать в Петербург. Здесь он был приглашен однажды вечером
набожною старушкою-дамою для духовной беседы. В это время дочери старушки одевались, чтоб ехать на бал.
Одевшись, или, правильнее, обнажившись по требованию современной моды, они пришли к маменьке, чтоб поцеловать ее
ручку и сесть в карету. Старец, увидав невиданное им никогда в жизни - девиц, бесстыдно обнажившихся по уставу Запада,
по уставу ереси и язычества, пришел в ужас. Он уверял, что после виденного им соблазна уже не нужно являться самому диаволу
для соблазна. Каково же видеть такому девственному оку подобное изображение на иконе, изображение, возбуждающее не молитву,
а самые нечестивые страсти.
Несвойственность итальянской живописи для икон уже теперь очевидна и признана.
Но, к сожалению, современная мода устремилась к другой крайности - к подражанию старинной русской иконописи
со всеми ее неправильностями и с присовокуплением разных несообразностей новейшего изобретения.
Здесь новый повод к соблазну.
