На краю жизни (основан на реальных событиях)

Зимняя дорога весело бежала по лесному извилистому серпантину то в горку, то под горку, то вниз, то вверх, напоминая нашу жизнь с ее резкими взлётами и «падениями» - спусками. Машина, урча, покачиваясь и подпрыгивая на неровностях дороги, уносила всё дальше и дальше от тяжелых объятий городской многосуетной цивилизации.
Туда, где много свежего воздуха, чистоты, первозданной красоты природы и удивительных человеческих судеб. Высокие ели стояли благородно рядами, и чинно, словно на торжественном параде в белых шубах, иногда попадались сосны-исполины, одинокие ольхи и вязы. В довершении всей этой красоты больше всего радовали берёзки, словно свечки, с поднятыми к небу ветвями-руками.
Павел чему-то радовался и улыбался сам себе, любуясь пейзажами зимнего леса.

Леонид весело управлял машиной. Посмотрев на температуру, сказал:
- Крещенские морозы. Опять поджимает. Уже 25. Сейчас заскочим к одному знакомому, местному Кулибину, а то проводка с ближним светом барахлит, и двинем дальше.
- Да, и я с ним знаком немного,- задумчиво произнес Павел. - Он недавно из города в деревню сбежал. А вот та самая деревушка.

Под горой у реки стояли заснеженные домики, из каждой печной трубы к небу струились столбы дыма. По небу плыли замысловатые редкие тучки, подкрашенные малиновым закатом зимнего вечера, на востоке зажглись первые две яркие звезды.
Завернув на нужную улицу, остановились у обыкновенного деревенского дома с шатровой крышей, серым забором, кустами акации и старой черемухой. На юг, словно в ожидании весны и тепла, смотрели пять окон с потемневшими резными наличниками. Кулибин махнул в окно и уже через мгновение с пыхтением рылся в электро-кровеносной проводке старенькой иномарки.

Через некоторое время, замерзнув, Павел спросил, можно ли в дом обогреться. Автоэлектрик весело, утвердительно кивнул головой. Павел зашёл в ограду с красиво и аккуратно выложенной поленницей, вычищенными от снега дорожками, одна из них вела к добротно срубленной бане, прошел по сеням, пересчитал зачем-то ступени. На счете семь оказался перед красивой, вручную вырезанной деревянной дверью с огромной ручкой, вежливо постучался и зашёл в дом.

Хозяйка приветливо встретила гостя. Было ей около лет шестидесяти с небольшим, но выглядела гораздо моложе. Темно-русые волосы, зеленые глаза с необычайно выразительной грустью и добротой, детская улыбка.

Радушно улыбаясь, хозяйка Нина Алексеевна пригласила присесть поближе к русской печи, чтобы быстрее согреться, предложила чаю.

- Как вам тут живется? Я помню, мы как-то к вам заезжали еще лет двадцать, наверное, назад.

- Да, да конечно, я вас хорошо помню, Павел. Как у вас здоровье? Сейчас, да, наверное, редко встретишь, у кого со здоровьем всё в порядке, - ответила она, погрустнев.

У Павла был какой-то редкий дар. Люди поверяли ему свою душу, раскрывая сокровенные тайны своей непростой судьбы.
Нина села у окна, открыла шторку, чтобы лучше было видно Ивана, и любуясь его мастерством, продолжила:
- Без мужика в деревне не выжить. Не приведи Господь, одной в деревне без хозяина в доме остаться. Саша-то мой умер, и жизнь моя с его уходом остановилась, словно потеряла всякий смысл. Жалею еще, что не пригласила священника исповедовать его перед смертью. Он долго и тяжело болел и как-то внезапно ушел. Приснился мне потом ночью, плачет: «Ниночка, если бы ты знала, как мне тяжело здесь».

Кто знает, каково это остаться одному, словно тебя замуровали в одиночной камере. И каждому приходу нового дня не радоваться, а смотреть на него, как на новую панихиду, как на новые изощрённые пытки и наказание. Дочь уехала учиться в Москву, вышла замуж, там и осталась, звонит крайне редко. У нее своя жизнь, я ее понимаю… У меня, видимо, на нервной почве переживаний обострились все болезни, и к новым несчастьям добавилась какая-то страшная болезнь. Пойду в магазин, пройду немного - задыхаюсь, берусь за лопату снег откидать - не могу дышать, тяжело. Сяду и плачу, а слезы на ветру примерзают к шали (подарок мужа на юбилей). По больницам, врачам устала ездить еще больше, чем барахтаться со своим хозяйством. Они ни в чём не могут разобраться. То оборудование устаревшее и не работает, а то нагрубят тебе так, словно ты у них враг номер один. Откуда у них столько желчи и злобы? Понимаю, что и им непросто: все сокращают, урезают, оптимизация… Но человечность-то и милосердие куда у них улетучивается? В войну Отечественную куда уж было тяжелее, но по рассказам родителей и деда-фронтовика (царствие им небесное), врачи, медсестры оставались людьми в любых обстоятельствах.

Приеду домой и плачу. Начала задыхаться все больше и больше, и понять не могу, что со мной такое происходит. В груди все больше и больше болит, и обезболивающие уже не стали помогать. Потом мне в области врач сказал: « Хорошо, что Вы к нам обратились, иначе в любой момент могли бы уже и не проснуться». Прооперировали меня, очень редкое заболевание. А после операции всё равно болит, не проходит. Врач - профессор и говорит: «А что Вы, голубушка, хотели? Вам такую сложную операцию провели. Скажите спасибо Вениамину Моисеевичу, что он ее так удачно провел».

Потом в нашей районной больнице местные врачи долго в интернете искали, что это за заболевание такое. Видимо, в первый раз о ней услыхали, - усмехнулась доброй улыбкой Нина Алексеевна.

Придешь домой вечером, сядешь, и вся жизнь перед глазами вновь и вновь проносится, словно поезд угорелый на всем ходу. И думаю, а жила ли я вообще, была ли у меня жизнь? Мы ведь всё только работали да работали. Что-то ведь было в этой жизни светлое и настоящее? Детство босоногое. После грозы босиком, с восторгом и визгом, как поросята, носимся по лужам, в которых плавают пузырьки, выбитые ливнем, а в них отражаются чистое небо и облака. На пруд деревенский мама не разрешала нам одним ходить, так мы тайком убегали. Помнится запах воды, плакучей ивы, осоки, водопад у запруда. Одноклассник, помню, на лодке прокатил, а после школы замуж предложил выйти. Потом учёба в институте, декретный отпуск. Дали нам этот дом, недостроенный, и мы сами его вдвоем с мужем достраивали, никто нам не помогал, всё сами. Стариков схоронили.

Как же быстро, как сновидение, жизнь пролетает, как какой-то короткий весенний дождик. Только начнешь им любоваться да первой зеленью, травкой, цветами, маленькими клейкими листочками черемухи, и нет этого ничего. Всё там, далеко, где-то позади, в прошлом, словно и не было никогда. Как будто это какое-то наваждение или сновидение.
Не заметили, как дочь выросла и упорхнула. Сижу я дома одна, только слышу, как часы куда-то бегут, да в камине дрова потрескивают, больше со мной некому беседовать. И тишина, и одиночество, и болезни так стали меня угнетать, что хоть вой…Ничего у меня не осталось в жизни, кроме воспоминаний и боли, боли душевной и физической.
Снится мне, в какой-то глубокой яме сижу, страшно, сыро, а рядом мама и тётя Таня. Я свет включила, а тётя Таня таким страшным голосом: «Ты что тут делаешь, а ну беги отсюда». Я начинаю выкарабкиваться из этой ямы изо всех сил и просыпаюсь.
Два раза хотела повеситься, Бог уберег. Вот тут верёвку подвешу,- она махнула рукой, указывая на матицу под потолком ,- подойду, стул поставлю и реву, реву. Думаю, повешусь и попаду к нему (Саше), а потом подумала, а если не к нему, да как же без меня внучка останется. И сил нет больше жить и сил с собой покончить тоже нет... Все думают, сложно, страшно уходить из жизни, но так думают те, кого жизнь за горло не брала. Страшнее и больнее не уйти, а найти силы и смысл жить дальше... Думала, сейчас уйду и сразу с ним буду, там встречусь, с моим Сашей. Потом думаю, но ещё неизвестно, если я это совершу, куда попаду, это же грех большой.
И во второй раз решилась поздней ночью уйти. Вышла в сени и глазам не верю: веревка лежит рядом с дверью в чулан на старом комоде, а я точно помню, что забрасывала ее на конюшню, чтобы не искушала она меня. Я так и подумала, значит, тому и быть, не могу больше…Поставила стул, поднялась и начал веревку прикладывать к крюку на потолке. Павел, разглядывая выкрашенную белой краской матицу под потолком, вопросительно посмотрел на Нину Алексеевну. Она ухмыльнулась.
- Крюк вырвал мой новый жених. Сейчас-то этого крюка, слава Богу, уже нет.
Вот ведь, думаю, мгновение, и нет тебя. Взяла в руки петлю, начала уже через голову просовывать ближе к шее, а в груди такая стужа, такой холод внутри меня сковал, словно я уже мертва, не успев себя ещё убить. И вот верёвку я уже примостила, поскорее бы стул надо опрокинуть. Стул старый подо мной покачивается, скрипит. И вот тут почему-то я решила в красный угол посмотреть, как вроде бы попрощаться с иконами моих родителей…Посмотрела на лик Богородицы и обомлела: лицо ее и особенно глаза были полны скорби и страданий такой невыразимой глубины, что я не выдержала, скинула петлю с шеи, пала перед образами на колени и не помню, сколько времени я рыдала, словно у своей матери живой на коленях.
Раннее утро, петухи соседские пропели. Начало просветляться в небе на горизонте.

Заснула я быстро, и снится мне какой-то мужчина. Стоит под окнами дома с папкой под мышкой, статный, высокий, я выхожу и спрашиваю:
- Кто такой?

- Электрик я, - он говорит.
Я ему:

- Да какой ты электрик? - смеюсь, беру его за шкирку и завожу домой.
Потом, действительно, приходит ко мне подруга, знакомить с этим Ваней Кулибиным (его так за умение всё чинить прозвали местные), а под мышкой у него коробка конфет. Так, как во сне видела, только не папка под мышкой, а конфеты. Тоже он горемычный повидал лиха: жена ему изменяла. Он ушел, а потом узнал, что она вообще спилась с новым мужем и умерла. Спал, где придется, иногда, если нет дождя, прямо под забором.
Я его ругаю, говорю:
- Что же ты к дочери не пошел спать? Ты же ей квартиру однокомнатную на свадьбу подарил.
А он говорит:
- Да как я пойду. Им там самим тесно, не могу я в их счастье какой-то занозой быть. Пошвыряла меня судьба -злодейка…
- Даа…, - певуче произнесла, словно пропела, Нина Алексеевна, - смиловался над нами Бог.
Сидим мы потом, а я говорю ему:
- Ванечка, дорогой мой, тебя мне Боженька послал.
А он мне в ответ:
- Нет, это Боженька зачем-то меня пожалел и тебя, любимую, мне подарил…..

08.02.19. Пермь
Евгений Ошмарин